Владимирская Елена Владимировна. 1992 г.
Владимирская Елена Владимировна. 1965 г.
Елена Владимировна Владимирская (до замужества - Лобанова) родилась в Ленинграде в семье учительницы и инженера-конструктора. Окончив в Ленинграде с отличием среднюю школу, в 1940 г., она поступила в Ленинградский горный институт и с отличием окончила его в 1949 г.г. по специальности "Геологическая съемка и поиски". Горный инженер-геолог. В 1941-44 г.г. жила и работала в осажденном Ленинграде. В 1952 г., стала ассистентом на кафедре исторической геологии. В том же году защитила кандидатскую диссертацию. С 1960 г. - доцент. В 1973 г. защитила докторскую диссертацию, с 1977 г. - профессор (первая женщина-профессор на геологоразведочном факультете ЛГИ), в 1997- 2003 г.г. профессор - консультант.
Много лет преподавала геофизикам историческую геологию с основами палеонтологии и геологию СССР.
Со школьных лет - со времени экспедиций геологического кружка Дворца пионеров - Елена Владимировна была ученицей академика Д.В.Наливкина и следовала его примеру в научной работе и в преподавании. Она очень любила свою профессию, любила студентов, была горячим патриотом своего вуза и факультета. Зная ее принципиальность, глубокую порядочность, скромность, верность долгу и дружбе, коллеги называли ее совестью геологоразведочного факультета. У нее было много друзей среди сотрудников института, среди коллег, работавших с ней в экспедициях. Она искренне восхищалась талантами и радовалась успехам других людей, ценила в них профессионализм, увлеченность, кругозор, культуру. Считала за счастье работать в коллективе сильных специалистов из разных организаций, объединенных общей целью. Студенты и аспиранты видели в ней очень требовательного, но вместе с тем внимательного, любящего и заинтересованного наставника, который близко к сердцу принимал их беды. Не счесть примеров, когда Елена Владимировна поддерживала их в трудностях, не считаясь со временем, хлопотами и расходами. Знакомясь с каждым следующим потоком, она спрашивала студентов, откуда они приехали, чем интересуются, что их привело в Горный институт. Считала, что каждый новый поток отличается от предыдущего и требует своего подхода. Как-то среди коллекций, представленных студентами для курсовых работ по материалам производственной практики, она с недоумением увидела несколько небольших невзрачных затертых обломков. Оказалось, что их привез парень, воевавший в Афганистане. Сразу ей вспомнилось, как студент Владимирский через всю Отечественную войну пронес в своем вещмешке две книжки Ферсмана. "Афганец" получил интересное для него задание по курсовой работе с учетом его материала. Неудивительно, что ее ученики продолжали писать ей многие годы спустя.
Друзьям и коллегам известны хорошее чувство юмора и неизменная самоирония Владимирской. Ими буквально дышат "Записки из красной тетради"1, которые она написала в самые последние годы жизни. Елена Владимировна была одним из собирателей кафедральной коллекции опечаток и студенческих ляпсусов, прекрасным рассказчиком полевых и житейских историй, организатором праздников. В годы, когда проводились "Недели факультета", она являлась одним из самых активных участников мероприятий Недели ГРФ и одним из основных авторов кафедрального стенда. Строгим ревнителям преподавательского авторитета казалось недопустимым представлять "негалстучные" забавные фотографии преподавателей и шаржи. Однако Елена Владимировна полагала, что настоящему авторитету шутка не повредит. Выпускники всегда охотно приглашали ее на свои встречи. Она это очень ценила, считая, что память о преподавателе - высокая оценка его деятельности.
С друзьями и коллегами в день семидесятилетия после вручения импровизированной профессорской мантии.
Слева направо: Н.Г.Чочиа, В.П.Пнев, А.Н.Полозова, А.М.Павлов, Е.М.Смирнова, Е.В.Владимирская, Н.Е.Чернышева, А.Х.Кагарманов, А.А.Волкова, Г.Н.Карцева. 1992 г. Горный институт.
Это был разносторонний человек с обширными интересами. Самым ее любимым занятием являлась работа, а помимо нее - чтение, встречи и беседы с друзьями, занятия с внуками, путешествия. У нее был очень широкий круг друзей и коллег, хорошая дружная семья, объединенная общим мировоззрением и интересами, поскольку муж, дочь и зять Елены Владимировны - все геологи - выпускники геологоразведочного факультета Горного института. Общая судьба, долгие годы дружбы и совместной работы связывали семьи Владимирских и Капковых (см. Ю.Н.Капков "Осколки памяти" и воспоминания Ю.Н.Капкова о Г.М. Владимирском).
Педагогический стаж Е.В.Владимирской составляет свыше пятидесяти лет! Она преподавала на геологоразведочном, геофизическом, нефтяном и маркшейдерском факультетах; читала курсы исторической геологии, геологии СССР, стратиграфии, вела основы био- и литофациального анализа, современные методы геохронологии. Подготовила не одну тысячу специалистов! Прекрасно владея материалом, освоив стиль и методы своей кафедры, она стремилась к ясному, четкому, доступному изложению, логичному построению курса, обучала этому молодых преподавателей. Вспоминая о первых годах преподавания, Елена Владимировна отмечала, что маркшейдеры получали тогда больше знаний по ее дисциплинам, чем впоследствии геофизики. Ее очень беспокоило и огорчало постоянное сокращение объема преподавания геологических дисциплин, снижение требований к студентам и как следствие, снижение уровня их подготовки. Заботило ее и качество преподавания. Сама она, став преподавателем, посещала лекции профессоров, которых слушала еще студенткой, училась у них строить курс, работать с аудиторией. С горечью она отмечала, что из-за краткости курсов современный преподаватель заботится не столько о том, как научить, сколько как уложиться в отведенное ему куцее время. А ведь преподаватель должен еще и привить интерес к своему предмету, вкус к работе, стиль поведения, проявить себя как личность, показать пример профессионализма! Когда?! Шокировал ее и переход на экзамены по тестам, когда преподаватель лишен возможности из собеседования со студентами понять, как они усвоили курс, что им трудно и непонятно, когда преподаватель не имеет возможности убедиться, что студенты в итоге обучения способны изъясняться на языке своей специальности. Она сравнивала эту ситуацию с положением, когда пьеса поставлена, но автор на спектакль не допускается, а вынужден лишь читать рецензии, когда композитору не позволяют услышать исполнения своей музыки. Стоит ли тогда трудиться?! Может быть, сразу давать студентам учить варианты ответов, а не сам предмет? По ее мнению, все эти неоправданные новации окончательно выхолащивают учебный процесс. Двухуровневая система подготовки специалистов также вызывала у нее недоумение. Кто такой бакалавр, кому и зачем нужен этот недоучившийся инженер и при этом неквалифицированный техник. Магистр - слабое подобие прежнего дипломника инженера.
Сложность работы со студентами ГФФ для Елены Владимировны состояла в необходимости их заинтересовать, уместив очень сложный, обширный и непривычный для них материал в сравнительно небольшом объеме. Геофизики поначалу относились к ее дисциплинам несколько скептически и не считали их очень важными для своей специальности, хотя именно эти предметы определяют общий уровень, культуру, кругозор и мировоззрение специалистов геологического профиля. Сдать экзамен Владимирской было непросто. Она стремилась понять, насколько усвоен курс, боялась оказаться несправедливой в своих оценках. У нее не имело смысла списывать или выклянчивать отметку, которую надо было заслужить. Спустя годы, бывшие студенты вспоминают этот экзамен как событие своей студенческой жизни, а заслуженную высокую оценку - как свой успех.
Елена Владимировна разработала целый ряд учебных программ и методических пособий. Большое внимание уделяла подготовке аспирантов, соискателей, иностранных студентов и стажеров, руководила научной работой студентов. Как-то в качестве стажера к ней попал высокопоставленный чиновник геологической службы одной из арабских стран. С брезгливым высокомерием этот хорошо образованный и сведущий человек смотрел на обветшавшую кафедральную обстановку и скромно одетых преподавателей. Общаться с ним было трудно. Елена Владимировна не терпела заносчивости и чванства. Впоследствии она с усмешкой вспоминала, что тон иностранца кардинально изменился, когда он узнал о количестве специалистов, выпускаемых факультетом, увидел карту, на которой были отмечены районы исследований сотрудников кафедры. Стажер не сразу осознал, что огромная территория СССР охвачена государственными съемками нескольких масштабов, поразили его геологические карты и атласы, уровень советской геологической картографии. Не менее он был поражен, когда узнал, что эта солидная дама - действующий полевой геолог с большим стажем, выезжающая в экспедиции в весьма удаленные районы Сибири. Разговор с ним стал иным, общение более интересным.
Долгие годы Е.В.Владимирская являлась ученым секретарем Совета геологоразведочного и геофизического факультетов по защитам диссертаций. Через ее руки прошло множество диссертационных дел, в том числе, ведущих геологов страны. Она восхищалась эрудицией мэтров - членов Совета. Вспоминала, что они вроде бы и не очень прислушивались к докладу, переговаривались между собой, но когда доходило до вопросов, оказывалось, что они ухватили самую соль. Уровень их квалификации и образования был таков, что минералог или геофизик мог указать диссертанту палеонтологу на ошибки в латыни.
Самостоятельные полевые исследования на Северном Урале Елена Владимировна начала еще будучи студенткой. С середины 1950-х годов ее основные научные интересы оказались связаны со стратиграфией ордовика и силура востока Алтае-Саянской области и Монголии. Около двадцати лет она проводила там полевые работы в качестве начальника партии, не только решая производственные задачи, но и находя подход к самым разным людям от шурфовщика до академика. С особым чувством вспоминала работы, связанные с геологической съемкой.
В маршруте по увязке листов Госгеолкарты м-ба 1:200 000 с сотрудниками ВСЕГЕИ, ВАГТ'а и Тувинской экспедиции.
Е.В.Владимирская в первом ряду вторая слева. Крайний слева П.С.Матросов. Второй справа Г.П.Александров. В верхнем ряду крайний слева Г.А.Кудрявцев, рядом с ним Л.П.Зоненшайн. 1950-е годы. Тува.
Еленой Владимировной впервые были разработаны детальные стратиграфические схемы и осуществлено палеонтолого-стратиграфическое обоснование легенд ордовика и силура для государственных геологических карт СССР Тувинской и Западно-Саянской серий листов масштабов 1:1 000 000, 1:200 000, 1:50 000. Впервые составлены литолого-палеогеографические и палеотектонические карты Алтае-Саянской области и Монголо-Тувинской биогеографической провинции в ордовике, силуре, раннем девоне; детально изучены и описаны брахиоподы ордовика и силура Тувы, что позволило выделить биостратиграфические подразделения, послужившие основой региональной схемы стратиграфии. Она являлась действительным членом ВПО, постоянным членом комиссии при МСК. Автор 120 научных работ, в том числе разделов в фундаментальных трудах: "Стратиграфический словарь", "Стратиграфия СССР", "Геология СССР", "Геологическое строение СССР", "Атлас литолого-палеогеографических карт СССР", Международная схема стратиграфии ордовика, один из авторов монографии "Брахиоподы и биостратиграфия верхнего ордовика и силура Тувы"2 (соавт.: Н.П.Кульков, Н.Л.Рыбкина), автор серии учебно-методических изданий, среди которых центральное место занимает учебник "Историческая геология с основами палеонтологии"2 (соавт.: А.Х.Кагарманов, Н.Я.Спасский, Н.Г.Чочиа и др.). В том, что детально изученный ею в Туве опорный разрез Элегест был признан геологическим памятником, есть и ее немалая заслуга.
Елена Владимировна обладала даром бережного и тактичного редактора. Она была редактором трудов своих учителей - В.И.Бодылевского и Д.В.Наливкина. Последней ее работой такого рода явилась подготовка к публикации труда Д.В.Наливкина "Первые женщины-геологи Петербурга - Ленинграда" (в окончательном виде вышел в вып.10 серии "Геология - жизнь моя...")3. С момента написания выход книги несколько раз переносился. С крайней настойчивостью и принципиальностью Елена Владимировна возобновляла усилия для ее издания. Она считала своим долгом довести до конца дело своего учителя, понимая, что без этого останется неоцененным не только его труд, но и такое уникальное явление, как приход в отечественную геологическую науку блестящей плеяды пионеров - очень разных, целеустремленных преданных своей науке женщин - специалистов высокого и высочайшего класса. Елена Владимировна преклонялась перед их мастерством, мужеством, восхищалась их личными качествами и продолжала бороться за издание книги. Время шло. Героини очерков уходили из жизни... Требовали изменений в книге их биографические данные. Со временем, ввиду преобразований в политической жизни страны, появилась возможность включить в книгу отрывки, ранее изъятые по цензурным соображениям. Это был скрупулезный и ответственный труд. По сути дела, редактирование было выполнено несколько раз. К сожалению, лишь единицы из героинь очерков дожили до издания этого труда. Не увидела его и Елена Владимировна, скончавшаяся незадолго до выхода книги.
Она очень остро чувствовала необходимость сохранить страницы былого, рассказать потомкам о людях, событиях и обстоятельствах, которым была свидетелем. В этом, в том числе, проявлялось и ее всегдашнее стремление к справедливости. Елена Владимировна глубоко переживала, что белые пятна в истории страны нередко просто превращались в черные, что подверглись поруганию жизнь и дела самоотверженных тружеников - истинных патриотов своей страны, создавших основу для жизни многих последующих поколений. По инициативе и под редакцией Е.В.Владимирской вышли сборники военных воспоминаний ветеранов Горного института5 и Приморского района Ленинграда6, ею были написаны воспоминания о детстве, школьных друзьях, близких людях, о годах войны и учебы. К сожалению, опубликованы эти мемуары лишь частично5,6,7.
Елена Владимировна прожила долгую и достойную жизнь. Самой высокой из своих наград она считала медаль "За оборону Ленинграда", полученную ею в 1943г. в возрасте двадцати одного года. В честь Е.В.Владимирской названо несколько палеонтологических объектов.
Семья Елены Владимировны будет признательна всем, кто пожелает оставить свои воспоминания о ней.
1. Е.В. Владимирская. Как я выиграла лыжные соревнования // Записки из красной тетради
2. М.: Наука, 1985, 208 с.
3. Л.: Недра, 1985. 423 с.
4. М.: РосГео, МПР РФ, 2003. С. 181-418.
5. "Ветераны Горного вспоминают", СПб.: СПбГИ. 1995.
6. "Блокадные и фронтовые воспоминания ветеранов Приморского района Ленинграда". СПб, 2002. 170 с.
7. Е.В. Владимирская. И.С.Грамберг и Горный институт // Игорь Сергеевич Грамберг - ученый и человек. СПб., ВНИИОкеангеология, 2004. С. 467-479.
Из воспоминаний о годах войны и студенчества
В Горном институте мы учились у замечательных педагогов - настоящей элиты отечественной научной интеллигенции. Каждый из них, будучи ведущим ученым в своей отрасли, признанным мэтром, являлся яркой индивидуальностью, обладал своеобразием души и характера. Было, кому подражать и у кого набираться опыта. Мы всю жизнь гордились своими учителями, геологической школой Горного, беззаветно любили и почитали наш вуз. В Горном институте возникла наша студенческая дружба, продолжающаяся почти шестьдесят лет. Вся моя жизнь делилась на три части: до войны, война, после войны. В последние годы прибавилось еще - с мужем и после мужа.
Мою судьбу определил геологический кружок Дворца пионеров. Я пришла туда в 1936/37 учебном году по путевке, которую мне выдали по решению совета пионерской дружины. Желающих было очень много. Путевка давала лишь право на участие в конкурсе, так как мест в кружках было меньше, чем путевок. Принимала конкурсная комиссия из солидных и даже старых, по моему тогдашнему мнению, лиц. На вопросы по географии я ответила правильно, а вот что такое минерал и горная порода, ответить не смогла. Но меня приняли. Сначала руководил кружком Дмитрий Иванович Яковлев - опытный среднеазиатский геолог из ЦНИГРИ-ВСЕГЕИ, а потом Федор Григорьевич Марков - молодой тогда геолог из Института Арктики. Дважды я была с кружком в экспедициях на Урале. Это было очень счастливое время в моей жизни.
Лена Лобанова среди кружковцев на Южном Урале. 1938 г.
Руководили ими Д.В.Наливкин, Б.П.Марковский и Н.Е.Чернышева. На всю жизнь я сохранила глубочайшее уважение к этим людям и признательность им. Серьезное и ответственное отношение к делу, крайняя порядочность, пренебрежение к неудобствам, готовность к преодолению трудностей, увлеченность, доброжелательность и подлинный демократизм были их естественными чертами.
Первый курс
В 1940 году я без экзаменов на основании аттестата об окончании с отличием средней школы поступила в Горный институт на геологоразведочный факультет (специальность ГСПС - геологическая съемка и поиски). Помимо учебы, одним из главных увлечений студентов был спорт, который был действительно массовым. Почти все занимались в секциях. Особой популярностью пользовались горнолыжная, гимнастическая, волейбольная и баскетбольная. Спортзал работал по твердому графику - без простоев. Я играла в баскетбол и хорошо помню наших ведущих баскетболистов - пятикурсников: Геннадия Орлова (он потом погиб на фронте), Андрея Лесгафта. Было много соревнований и спортивных праздников. При подведении итогов спортивной работы обязательно учитывалась массовость.
Предвоенное время не было беззаботным. Это потом нам, пережившим страшные военные годы, оно стало казаться совершенно безоблачным. А тогда нас сильно беспокоило введение платы за обучение, ограничение числа стипендий и высокие требования к стипендиатам. В первую сессию я получила две четверки и две пятерки, вместо необходимых трех и лишилась стипендии - возникла необходимость подрабатывать. Для этого надо было выкроить время. Дисциплина была строгая, могли отчислить за опоздание на несколько минут. Тем не менее, находилось время и на спорт и на общественную работу. Помню, что занятия геологического кружка организовывали сами студенты. Вообще жизнь в институте кипела ключом. Домой уходили лишь поздним вечером. Допоздна сидели в "читалке", пыхтели в "чертежке".
Начало войны
Война застала нас, только что окончивших первый курс, на геодезической практике в Вышгороде. День был воскресный солнечный, все разбрелись кто куда. Наша бригада маялась около закрытой красной церкви, где тогда была учебная база. Там было радио, и мы первыми узнали о войне. Парни, подлежавшие мобилизации, в том числе и мой будущий муж Юра (Г.М.Владимирский), сразу же отправились в Ленинград на призывные пункты. Я же с остальными девушками осталась заканчивать практику. Сначала мы наивно полагали, что война скоро кончится, и даже просились до этого времени остаться в Дедовичах поработать в колхозе. По счастью, нам попались люди, которые не только посоветовали нам возвращаться в Ленинград, но и дали до Порхова подводу для нашего барахлишка. В Дедовичах поезда пассажиров уже не брали. Шли только военные эшелоны. По дороге до Порхова нас останавливали сторожевые группы из баб и стариков с вилами. Убедившись, что мы не диверсанты, пропускали дальше. 3 июля на вокзале в Порхове мы услышали по радио запомнившееся всем выступление Сталина. Необычное обращение, усилившийся акцент, бульканье воды в стакане - мы, наконец, начали осознавать серьезность положения. Пока ехали, было несколько воздушных тревог. Город встретил нас аэростатами заграждения в небе и заклеенными накрест стеклами окон. В тот же день - в институт. Здесь был организован комсомольский штаб.
Все не мобилизованные мальчики вступили в народное ополчение. Забегая вперед, скажу, что из двенадцати парней нашей 101 группы ГСПС пятеро не пришли с войны. К учебе после демобилизации вернулись Г.Владимирский, Ю.Молдаванцев и В. Кормилицын. Все они стали ведущими геологами ВСЕГЕИ. Для девушек Горного института были организованы курсы телефонисток и еще медицинские. Первые были краткосрочные. Мы стремились помочь разгрому врага. Так я оказалась на курсах военных телефонисток в Электротехническом институте связи на транспорте. Он находился у мечети. В темпе мы закончили обучение. Нас вызвали в штаб дивизии народного ополчения Свердловского района . Сказали, что всех сразу не возьмут, чтобы мы сидели и ждали нарочного. Прождали мы зря. В ту же ночь, как потом выяснилось, наша дивизия народного ополчения срочно выступила на фронт. А нас мобилизовали на окопы
Годы блокады
Окопные работы в начале осени 1941г. До середины октября я копала противотанковые рвы и окопы у Батецкой, Копорья, Красного Села, Александровской, Лигово, Пери. У Батецкой лучше всех с полной отдачей действовала бригада девушек-уборщиц из Горного под руководством А.А.Борисова. И он, и Д.А.Казаковский работали так самоотверженно, держались так уверенно и вместе с тем, просто, что уважение к ним я сохранила на всю жизнь. Оттуда пошло мое убеждение, что личный пример преподавателя, его поведение воспитывают гораздо больше, чем пространные речи и громкие призывы. Окопные работы были для девчонок тяжелы, но никто не ныл. В начале сентября, будучи на окопах, мы видели как на город нагло и безнаказанно летели армады немецких бомбардировщиков, а потом, отбомбившись, лениво возвращались назад. Какое горькое чувство бессильной ярости переполняло сердце! Горняки работали хорошо, организованно. Несмотря на страшную усталость, ухитрялись выпускать боевые листки, организовывать чтение газет. Уходили последними, иногда перед самым приходом немцев. Судьба меня хранила, успевали уйти. Самый последний раз - из Лигово. Утром мы рыли окоп для миномета, а вечером там уже были немцы. Когда добралась до дома, оказалось, что все улицы засыпаны битым стеклом. Окна в домах зияли черными дырами. Напротив нашего дома на Ораниенбаумской бомба попала в бывшую церковь, где размещалось ремесленное училище.
В дни коротких перерывов между окопными работами мы выполняли самые различные задания от разноски повесток до организации пунктов первой помощи. Даже пытались заниматься. В один из приездов в город, выходя с подругами из института, мы услышали сильный грохот. Шедший с нами геофизик второго курса Вова Морозов, пропуская нас вперед, крикнул: "Девчонки! Быстро за угол!". Все бросились бежать. Только завернули на 21 линию, раздался страшный взрыв. Скорчившись, прижались к стене. На нас что-то падало и сыпалось сверху. Потом со всех ног кинулись в ворота и в подвал. Вовы с нами не оказалось - он был убит около института.
Осенью в Горном начались занятия, но надо было как-то зарабатывать на жизнь. Два месяца (до 17 декабря 1941 года) я работала телефонисткой на Асбестовом заводе. Жизнь в городе замирала, транспорт встал, и я ходила на работу пешком: от своего дома на Ораниенбаумской улице на Петроградской до завода, который был на Цветочной у Заставской в Московском районе. Было очень трудно, да еще обстрелы и тревоги, я опаздывала на работу и домой попала очень поздно. После ночной смены я пыталась приходить в институт на занятия, но учение все-таки пришлось оставить. Силы убывали, да еще и дорога на работу донимала - многокилометровый путь по узкой тропке мимо вросших в снег лед трамваев, неоднократно прерываемый тревогами. После обстрелов и бомбежек приходилось обходить завалы или перебираться через них, проходить между погибшими. Не забыть мне убитую женщину на тротуаре у сквера, что около Зимнего дворца. От ее головы бежала струйка крови, а руки продолжали держать неповрежденную стеклянную баночку с кашицей на дне.
В середине декабря 1941 года Мария Ивановна Михайлова - директор школы, где работала мама, предложила мне стать пионервожатой. Я обрадовалась: карточка такая же, а ходить недалеко. Школа практически не работала. Учителя от голода обессиливали и умирали. Единственное, что пока собирало ребят - это тарелка супа, который давали в школе (без карточек). Кто-то съедал тут же, а кто-то переливал в баночку и нес домой. Но это счастье было недолгим Паровое отопление в школе вышло из строя. Только в маленькой комнате бывшей канцелярии топилась буржуйка. Трудно поверить, но в такое время мне предложили провести детский праздник! Отопление (печное) было в соседней 52 школе. В пионерской комнате вытопили печку. Ребята смогли снять верхнюю одежду. Они с удовольствием поиграли в незатейливые игры, потом их чем-то покормили. Полагалось и мне, но не хватило. За проведение праздника я получила первую благодарность в трудовой книжке.
В нашей квартире жить стало невозможно. Дрова у нас украли. Топили буржуйки. Саночки дров (небольшая вязанка) покупали за хлеб. Дома у нас запасов не было, денег тоже. Брат Боря где-то за Новой Деревней наковырял кочерыжек, мы пытались их разваривать. Стало тяжело подниматься на пятый этаж. Воды не было, она была далеко, нечистоты надо было украдкой выливать во дворе. Моему младшему брату Боре, который сильно заболел, дали путевку в стационар, это было очень кстати. Я отвезла его туда на саночках - в дом причудливой архитектуры, который до сих пор сохранился у станции метро "Черная Речка". Нас с мамой поселили в 52 (11-ой) школе в бывшей комнате завучей, где была буржуйка и были целы стекла. Мама слабела и со своим опытом хирургической сестры времен первой мировой войны понимала, что умирает, а я, девятнадцатилетняя, конечно, этого и представить не могла. Почти в один день первой блокадной зимы у меня умерли и мама, и брат. Похоронили их в братской могиле на Серафимовском кладбище. Не стало остальных родных. Бабушка, бежавшая с тетей из Петергофа на Ораниенбаумский пятачок, умерла в Большой Ижоре. Отец сначала был в армии, потом из-за истощения попал в госпиталь. Дома меня ждала записка с просьбой помочь похоронить дядю и двоюродную сестру, умерших за разбухшей дверью своей квартиры. Обессилевшие, они не смогли ее открыть. Я осталась одна и без крова, так как дальше в школе жить уже было нельзя, там организовывали детприемник для сирот. Свою квартиру я нашла открытой, комнаты - опустошенными. Соседка, считая нас умершими, забрала при переезде наши скромные пожитки. К счастью, меня подобрала и приютила случайно встретившаяся мне мамина подруга Зоя Федоровна Орлова, которая заменила мне мать. Она спасла меня.
С трудом, но каждый день я ходила на работу. Оставшиеся в живых учителя собирались у буржуйки. Какие они были молодцы, эти не падавшие духом, еле передвигающиеся истощенные женщины, которые находили силы поддерживать друг друга и меня. Покажется удивительным, но одна из них подарила мне свое фото с надписью "На память о нашем прекрасном житье". Настолько мы были близки друг другу! Наша решительная директор вскоре после смерти моих родных предложила мне сделать доклад ко дню 8 марта. Тогда это показалось мне бессердечным. Только с годами я поняла, что она не давала мне замыкаться и возвращала к жизни.
Весной все были мобилизованы на уборку города. Кто не отработал определенное количество часов, рисковал остаться без продовольственных карточек. Закутанное, еле державшееся на ногах население выползло на улицу. Втроем держась за лом, пытались колоть чуть ли не метровый лед. Другие впрягались в веревку, привязанную к большому листу фанеры, и волокли грязь и лед к реке. Нашей школе был поручен покрытый замерзшими нечистотами двор жилого дома, за который мы принялись во главе с все той же решительной Марией Михайловной. Поначалу затея казалась невыполнимой, но все понимали угрозу эпидемии. Общая работа объединяла. Кругом трудились люди. Все увидели, что город еще жив. Уму не постижимо, но город стал чистым и таким дальше оставался, чем все блокадники очень гордятся.
Огромное значение для меня и, думаю, для многих имел фильм "Разгром немцев под Москвой" Сеанс прерывался тревогами, но после отбоя зрители упорно возвращались в зал. Весной изменился не только облик города, изменились и люди. Стали действовать бани, появилась возможным сдать белье в стирку, избавиться от вшей.
Все учителя прошли обязательный медосмотр. Наиболее ослабевших направляли в стационар, слабым назначили усиленное питание в столовой, куда надо было сдать свою карточку. У меня признали дистрофию третьей степени, считавшуюся безнадежной, но я все-таки выжила. На месяц и мне дали усиленное питание. Сил прибавилось. В конце весны 1942 г. я стала донором и сдавала 200, а то и 400 см3 крови ежемесячно. За это полагался отдельный паек. Донорство тогда поддерживало многих.
Донорская справка Елены Лобановой. 1944 г.
В день сдачи крови освобождали от работы, давали деньги и хороший обед, а в дальнейшем и дополнительный паек.
Как-то, видимо в марте, я добралась до института с тайной надеждой получить осеннюю стипендию, но тщетно. Зато предложили эвакуироваться. Для меня это было нереально, и я продолжила работать в школе.
В апреле мы должны были выяснить, сколько ребят школьного возраста осталось в нашем микрорайоне. Предполагалось, что в мае возобновятся занятия. Всех распределили по домам. Я была самая молодая, и задание мое оказалось побольше, чем у других. Никогда не забуду эти мрачные промерзшие, покрытые скользкой грязью темные лестницы. С трудом, иногда руками поднимая ногу на следующую ступеньку, учителя одолевали марш за маршем. Нас часто встречали незапертые вымершие квартиры с характерным блокадным запахом копоти. Но за некоторыми дверями теплилась жизнь, и детей набралось не так уж мало. Школа открылась 1 мая не столько для занятий, сколько для того, чтобы подкормить детей. На многих было страшно смотреть: застывшие сине-красные лица со скулами, обтянутыми кожей, большими облысевшими лбами. Тощее тельце с тонкими ручками и ножками, тоненькая слабенькая шейка, на которой, казалось, с трудом держится голова. Старшеклассников, особенно мальчиков, было мало. Они стали такими легкими, что у меня хватило сил помочь им подняться на второй этаж, где была столовая. Ребята не шумели, не кричали, не улыбались. Оживлялись они только, услышав дребезжание тележки, на которой везли термосы с едой. Еда полагалась только детям, учителя лишь смотрели, как мгновенно опустошались тарелки, которые дети потом облизывали с двух сторон.
Учителей не хватало, и меня сделали учительницей младших классов. Как и чему учить, я не знала. В день открытия школы была прекрасная погода. Я решила вывести детей во двор поиграть в "кошки-мышки". Они послушно встали в круг. Я выбрала тех, кто казался поздоровее. "Мышка" побежала на слабых ножках и вскоре упала. Не лучше оказалась и "кошка". Реакция детей была замедленной. Им было даже тяжело поднимать руки. Некоторые стали садиться на землю. Я перепугалась. Выручило, что подоспела еда.
В играх детей того времени отразилось пережитое. Они деловито на дощечках с веревочкой возили "покойников" - завернутых в тряпки кукол. А вот другая картина: несколько девочек обустраивают дом для кукол. Вокруг бегает мальчишка и кирпичом и жужжит. Кирпич летит в кукольный дом. Девочки в крик, а мальчишка разъясняет: "Дуры! Это бомба!". Крик моментально прекращается, начинается спасение "раненых", разборка "завалов". Помню, какое радостное оживление вызвало в учительской сообщение, что двое мальчиков подрались! Они всего лишь слегка попихали друг друга, но это уже было свидетельством того, что дети оживают. В конце мая с наиболее крепкими ребятами мы ходили в госпиталь навещать раненых и "давать концерт". Раненые принимали ребят очень хорошо, и те охотно ходили в госпиталь.
В июне 1942 года было решено привлечь школьников, начиная с пятого класса, к работе в совхозах. Нам досталось "Приморское хозяйств" в Старой Деревне. Поселили нас в помещении детского садика рядом с буддийским храмом. Все жили в чистых помещениях со стеклами в окнах, спали на чистом белье. Каждую бригаду из 14-15 школьников возглавляли учителя. В лагере был строгий распорядок, трехразовое питание. Но в первые дни вышедшие на прополку дети съели все, что было на грядках и поблизости, у них заболели животы. Во сне дети стонали и плакали. А бедные ребячьи руки, израненные осколками стекла, железяками и жесткой травой! Ведь поля размещались на бывшей городской свалке. Постепенно все наладилось. Дети окрепли, в них уже было трудно узнать ребятишек первой блокадной зимы. За все лето они не подвергались бомбежкам и обстрелам. А осенью, на городской выставке во Дворце пионеров красовался наш огромный кочан капусты.
Когда говорят о ленинградской блокаде, то прежде всего вспоминают первую блокадную зиму, кошмар которой невозможно забыть. Но после нее были еще два нелегких года! Этого тоже нельзя забывать, как нельзя забывать и тех, кто оборонял город, поддерживал его жизнь, кто работал и приближал победу, несмотря на все тяготы, обстрелы и бомбежки.
Новый 1942/43 учебный год мы начали в школе №52, где были печи. На дрова были разобраны деревянные дома. За лето школу привели в порядок. Прежний наш директор М.М.Михайлова стала заведующей Дзержинским РОНО, а к нам назначили В.Г.Панченко из Шлиссельбурга. Подобрали учителей. Кроме директора - все женщины, пережившие первую блокадную зиму, потерявшие близких, Многие школьники были сиротами, у других отцы были на фронте. Все дети очень нуждались в заботе и участии. Матери и родственники, приютившие детей, работали по 10-12 часов. Вот школа и стала для ребят вторым домом, здесь учились, здесь и кормились. Шла война, город сотрясали бомбежки и обстрелы, а школа работала. Дети занимались в кружках, были заняты в концертах и постановках. Мы очень старались сделать жизнь детей интереснее.
А сколько было сделано руками самих детей! Мои дорогие незабываемые блокадные пионеры работали на разборке разрушенных зданий, пилили и кололи дрова, так как в каждом классе надо было топить печь, убирали помещение школы и двор, шили кисеты и рукавицы, собирали трогательные подарки на фронт. Дома выпрашивали табак, ссыпали его в кисеты, посылали курительную и писчую бумагу, отправляли свои рисунки. Продолжали ребята ходить в госпиталь. Помню, как с двумя пионерами я была приглашена на радио, где записали наше "говорящее" письмо на фронт.
В январе 1943 года стояли сильные морозы. Немцы ожесточенно бомбили город. Мы не знали, что наши войска рвут блокаду. Однажды поздно вечером захлопали зенитки, и раздался страшный взрыв. Дом напротив разворотила авиабомба. Взрывной волной вырвало рамы и двери запертых классов, несколько учителей были ранены осколками стекол. После уборки здания и заделки окон фанерой занятия возобновились, только в классах сидели уже в пальто. И весной мы выпустили десятерых десятиклассников! Летом ребята снова работали в совхозе. В следующем учебном году школа продолжала работать, а вместе с ней в Приморском районе еще четыре.
Старшей пионервожатой и учительницей младших классов я была до лета 1943-его года. Потом, меня перевели в Приморский райком комсомола, где я стала зав. оргинструкторским сектором.
Райком стал для меня хорошей школой, которая помогла мне в дальнейшей экспедиционной геологической, педагогической и научной работе. Приходя на фабрики и заводы, я прониклась глубоким уважением к самоотверженно трудившимся людям, их мастерству, инициативе, организованности. Я увидела, как мои товарищи легко находят контакт с молодежью, как их уважительно и внимательно слушают на собраниях, как легко они ориентируются в обстановке и принимают решения. Райкомовские девчата, в основном, сами с фабрик и заводов, некоторые не окончившие десятилетку, уверенно с достоинством и напористо разговаривали с начальством, добиваясь выполнения требований комсомольцев. Ряды комсомольской организации, по сравнению с довоенным временем, значительно поредели. Одни ушли на фронт, другие эвакуировались с предприятиями и учреждениями, многие погибли в осажденном городе. На 1 января 1944 года в районе осталось 2617 комсомольцев (юношей 338), из этого числа 832 человека вступили в комсомол в 1942 и 1177 - в 1943. Это были очень молодые ребята: рабочие оборонных предприятий, бойцы отрядов МПВО, школьники.
Выезжали мы и на фронт. Я побывала в войсках где-то за Колпино. Там среди бойцов мы приобрели много новых друзей, но переписка вскоре оборвалась. Почти все они погибли при снятии блокады. Побывав в шкуре блокадного райкомовского работника, я поняла, какой это ответственный, требующий полной самоотдачи и особых способностей труд. Мне пришлось многому учиться у своих подруг. Никто из них не стремился к руководящей работе, никто не гонялся за привилегиями, никто не думал о карьере. Просто они честно выполняли порученное им ответственное дело. Кончилась война, и они вернулись к учебе и работе, вышли замуж, вырастили детей, овдовели (мужей догоняла война). Их жизнь не была легкой. Я горжусь своими блокадными райкомовскими подругами. Условия их жизни были такими же, как у всех ленинградцев, но отчасти было труднее, так как эти девушки находились на виду, им нельзя было ударить в грязь лицом. Я с глубоким уважением и благодарностью вспоминаю своих райкомовских коллег, блокадных пионервожатых, наших замечательных секретарей первичных комсомольских организаций. Я счастлива, что в тяжелые блокадные годы мы работали вместе. Мне очень хочется, чтобы моим внукам на их жизненном пути встречались такие же честные, надежные, верные друзья и преданные нашей Родине люди. А самой светлой для меня пример - Илья Степанович Харитонов, первый секретарь Приморского РК ВКП/б/, а затем работник Горкома партии и председатель /?/ Ленсовета. Позже во времена "Ленинградского дела" он по ложному обвинению был расстрелян вместе с другими руководителями города - организаторами обороны.
Вечером 27 января 1944 года я шла по темной Гулярной улице, вдруг все задрожало от залпов, все небо осветилось. По привычке, я прижалась к стене, ожидая взрывов, но тут из ворот выбежала какая-то женщина и закричала: "Блокада снята! Это салют!", мы стали обниматься и плакать.
Ранней весной 1944 года в Петергоф на общегородской комсомольский воскресник отправился молодежный поезд. Нас встретил разрушенный изуродованный город. От Большого дворца остались только стены. От его середины тянулся глубокий противотанковый ров. Мы дружно стали его закапывать. Внизу в парке работали бригады по разминированию. Вдруг оттуда раздались радостные крики: в земле обнаружили статую, то ли закопанную в саду, то ли засыпанную при взрыве. С какой нежностью мы смотрели на нее! Каждому хотелось ее погладить. А вокруг высились искалеченные деревья, словно с укором поднимавшие к небу обрубки ветвей.
Снова в Горном
Зимой 1943 г., когда я еще работала в школе, стало известно, что Горный институт принимает студентов на заочное обучение. Меня зачислили на второй курс. Я получила учебник по горному делу и вместе с доцентом Г.В.Завьяловым лазала по заснеженным помещениям первого этажа, где стояли горные машины. Мы вошли туда через выбитые окна. В потолке зияла огромная дыра, а под ней были груды мусора и снега. Георгий Васильевич Родионов, который когда-то показывал нам опыты по физике, а теперь был главным хранителем института, обрадовался мне - еще одной живой студенческой душе. Всю блокаду этот скромнейший человек мужественно сберегал помещения и имущество института и многое смог сохранить. К сожалению, времени для занятий у меня совсем не было, и через полгода я получила уведомление об отчислении за подписью П.Я.Сальдау.
Осенью 1944 года при содействии И.С.Харитонова меня отпустили на учебу в институт. Он в прошлом был инженером и сам мечтал после войны вернуться на завод. Только жизнь распорядилась иначе.
Еще шла война, но уже была снята блокада Ленинграда. Здания института значительно пострадали от бомбежки и артобстрелов. Но кое-какие помещения удалось подготовить к учебному году. Помню, как в первом большом зале минералогического крыла Горного музея, где окна пришлось заклеить чертежной бумагой с еще довоенными студенческими работами, мы замерзшими пальцами записывали замечательные лекции профессора И.И.Шафрановского. Обнаружив в одном из окон и свою работу, я порадовалась, что ей тоже нашлось применение. В нашей учебной группе второго курса геологоразведочного факультета тогда не насчитывалось и двадцати человек. Большинство составляли студенты, вернувшиеся с институтом из эвакуации в Черемхово. Только трое: Клава Петрова, Виталий Устрицкий и я, были из тех, кто окончил первый курс в Ленинграде перед самой войной. За годы войны, казалось, все знания вылетели из головы. Вернувшись на второй курс после трех лет ленинградской блокады, на первой же лекции по математике я с ужасом обнаружила, что помню лишь, как обозначается интеграл. Долго я не могла простить преподавателю математики его слов: "Читать вам курс, все равно, что метать бисер...". На английском я с трудом поняла вопрос, когда преподаватель спросил мою фамилию. Было от чего прийти в отчаяние.
Начать занятия стало возможным благодаря Георгию Васильевичу Родионову - бывшему лаборанту кафедры физики. Он был оставлен "на хозяйстве", когда институт эвакуировали. Огромную роль сыграли организаторский талант и энергия нашего тогдашнего директора Дмитрия Сидоровича Емельянова. Впоследствии он, будучи несправедливо обвинен, пострадал во время известного "Ленинградского дела".
Осенью 1945 года, вернувшись в Ленинград после летних полевых работ, я нашла институт, уже значительно заживившим военные раны. Резко увеличилось число студентов, пополнился преподавательский состав. На третьем курсе на нашей геолого-поисково-съемочной специальности (ГСПС-43) собралось около сорока человек. Большинство из них были ленинградцами, в общежитии жили лишь немногие. Пришли демобилизованные из армии фронтовики, ушедшие на войну после второго курса. Появились ребята, прервавшие учебу из-за войны. Пополнили курс и реэвакуированные студенты других вузов, которые во время войны продолжали учебу на Большой Земле. Среди нас были и недавние школьники, и повзрослевшие до срока молодые люди, прошедшие жестокую школу блокады, фашистской оккупации, прошедшие фронт, в том числе раненые в боях. Разница в возрасте студентов достигала десяти-двенадцати лет. Среди фронтовиков был и Игорь Грамберг, а еще Николай Горлов, Дмитрий Полферов, Георгий Толмачев и Виталий Устрицкий.
Уровень знаний студентов тоже сильно различался. Тем, кто много пропустил, учеба давалась нелегко, но уходили единицы. Остальные сражались с собой и с обстоятельствами. У старших было задето самолюбие, каково было им, в гимнастерках и кителях с орденами и медалями, отставать в учебе от недавних школьников. Они стремились не уступать молодым. Мы были очень разные, но всех нас объединяла огромная радость, что кончилась война и значит, будем жить. Обуревало желание учиться. Мы, что называется, дорвались до учебы. В институте пропадали целыми днями. Стране в то время крайне не хватало геологических кадров, поэтому еще в студенческие годы многим пришлось самостоятельно работать в геологических партиях. По окончании института нам, молодым специалистам, доверяли решение весьма ответственных заданий. Забегая вперед, скажу, что из 37 выпускников нашей специальности по окончании вуза все увлеченно и самоотверженно работали в геологии, причем преимущественно в Арктике и Сибири. Все работали увлеченно с энтузиазмом Наш выпуск дал одного академика СССР и России, десять докторов и столько же кандидатов геолого-минералогических наук, да и остальные были нисколько их не хуже.
В верхнем ряду слева направо: Л.П.Жданова, П.А.Строна (будущий д.г.-м.н профессор ЛГИ), И.С.Грамберг (буд. д.г.-м.н академик АН СССР и РАН), В.С.Либрович, В.В.Доливо-Добровольский (буд. д.г.-м.н, профессор ЛГИ), В.Я.Кабаньков (буд.к.г.-м.н).
Второй ряд слева направо: Т.М.Пчелина, Л.К.Туржецкая, Е.В.Лобанова (Владимирская) (буд. д.г.-м.н, профессор ЛГИ), Г.Н.Карцева (буд. к.г.-м.н), З.Е.Баранова (буд. к.г.-м.н)
В нижнем ряду слева направо: К.Петрова, В.И.Устрицкий (буд. д.г.-м.н), В.В.Юдина (буд.к.г.-м.н), З.З.Ронкина (буд. к.г.-м.н)
Горный институт, как старейшая горная школа страны, имел не общий, стандартный для всей страны, а свой собственный учебный план, который отличался объемом специальных курсов. Также институт обладал правом вводить новые предметы. Были предусмотрены продолжительные производственные практики. А нашему курсу особенно повезло: нам добавили еще один год учебы, так что, считая с третьего курса, мы проучились четыре года, пройдя три полноценные производственные практики. Нам не хватало учебников (иногда и их не было вовсе), а также пособий и специальной литературы. После занятий, которые заканчивались обычно в 18 часов, студенты спешили занять место в читалке и получить там нужные книги. Она работала допоздна, как и кабинеты с коллекциями кафедр палеонтологии, минералогии, минералогии, исторической геологии, петрографии.
Нам повезло. Геологические дисциплины мы изучали в большом объеме и у высококвалифицированных специалистов. Считается, и об этом не раз говорил академик Д.В.Наливкин, что преподавание в вузах должно отставать от достижений науки лет на десять, чтобы новое было достаточно проверено, прежде, чем его излагать его студентам. Однако у нас было впечатление, что мы находимся на передовых рубежах, так умело наши преподаватели вписывали новое в свои курсы. Д.В.Наливкин оказал на нас огромное влияние: и его лекции, и он сам. Красивый, обаятельный доброжелательный человек с лукавой хитринкой в глазах, одинаково уважительно державшийся и с преподавателями, и со студентами, и со служительницами музея, он был обладателем энциклопедических знаний. Читая нам геологию СССР, Дмитрий Васильевич привил нам любовь и уважение к геологической карте. Он непрерывно обращался к ней, сообщал большой объем фактического материала, потом его анализировал и систематизировал, далее на этой базе логично выстраивались выводы о строении и геологической истории региона. Слушая его лекции, следуя за его мыслью, мы видели, как мыслит и творит ученый. Дмитрий Васильевич прекрасно чувствовал аудиторию, он умел снять напряжение и усталость слушателей, иллюстрируя ту или иную тему примерами из своей геологической практики.
При нехватке учебников огромную роль играли конспекты лекций, и преподаватели стремились насытить лекции теоретическим материалом. Одновременно с этим они много работали над методикой преподавания, поскольку надо было добиться хорошего усвоения курса, несмотря на разницу в уровне подготовки студентов. Своими конспектами мы очень дорожили и долго их потом сохраняли. К экзаменам часто готовились группами, объединяясь вокруг хорошего конспекта. Занятия требовали много времени, подрабатывать было некогда. В течение учебного года жили на стипендию, поэтому стремились получить повышенную, которую давали отличникам. Подзаработать удавалось только летом, когда мы отправлялись на практику в геологические партии. Стремясь проработать весь сезон, иногда опаздывали к началу занятий. На заработанные деньги обновляли одежку и обувку, так как все изрядно пообносились. Одеты были плохо, но это нас не слишком беспокоило. А вот есть хотелось постоянно. Особенно голодным был 1946 год. Молодым людям не хватало карточного пайка, жили впроголодь. Подрабатывать и учиться было трудно. Некоторые студенты стали падать духом, появились даже попытки самоубийств. И это после пережитой страшной войны! Моральному состоянию студентов стали уделять большее внимание, старались поддержать, предупредить срывы.
Студенты в доме отдыха на Сиверской 1946 г. Студенты в доме отдыха на Сиверской. Е. Лобанова (Владимирская) отмечена красным кружком. Справа на лыжах В.Юдина, рядом с ней З. Баранова, Л.Черняева, Г.Иванова
После денежной реформы и отмены карточек в 1947 году стало полегче. К шестому курсу мы уже немного приоделись, а девушки даже обзавелись шляпками.
Со своим мужем, Георгием Михайловичем Владимирским, (в семье его всегда звали Юрой) мы учились на первом курсе еще до войны (1940 - 1941г.г.). Он был старше меня на четыре года (тогда казалось, что это очень много), учился до того в Москве во МГРИ, работал в геологических партиях, много знал и был для меня недосягаем. В войну у меня случайно оказался его фронтовой адрес. Мы стали переписываться, в 1946 году он демобилизовался, а через два года мы поженились. Он был одержимым геологом. Всю войну проносил в вещевом мешке две геологические книги. Учился прекрасно, очень серьезно. Так же и работал. Все вечера дома, выходные дни, все праздники - работа и работа. Был геологом, как говорят, от бога. Другим его увлечением были книги. Не читать он не мог. Красивый, высоко эрудированный, глубоко порядочный, очень близкий мне душевно человек. Сорок лет мы прожили вместе. В декабре 1988г. после болезни он скончался. Осталась счастливая память о том, что в моей жизни была и осталась большая любовь.
Уже не помню как получилось, что но весной 1945 года, еще до окончания войны мы с Наташей Калакуцкой (впоследствии Чочиа) и еще с кем-то из девушек оказались на Дворцовой набережной, где размещался тогда нефтяной институт (ВНИГРИ), в Уральской экспедиции. Помню Василия Дмитриевича Наливкина, Николая Григорьевича Чочиа, Сергея Михайловича Домрачева, Ивана Ивановича Ратновского, был и еще кто-то из сотрудников. Нас пригласили, чтобы побеседовать о работе летом. Поговорили, раздали образцы, чтобы мы их описали, предложили зачитать свои описания. Нас всех решили взять летом на работу. Меня определили к Ксане Андриановой, Наташу к Н.Г.Чочиа. Мы с Ксаной работали на Чусовой. Сплавлялись по реке, изучая разрезы девонских отложений. И в последующие несколько лет я продолжала работать в экспедициях ВНИГРИ на Урале. На материале работ на Полюдовом кряже в 1952 году я защитила кандидатскую диссертацию. Условия работы там были очень тяжелыми, да еще и нехватка продовольствия и снаряжения.
Вспоминаю Северный Урал, 1948 год. Наша партия проводит съемку масштаба 1:50 000 Полюдова кряжа - места стыка Тимана и Урала. Начальник партии - я, прораб Верочка Юдина, обе мы - дипломницы. Два коллектора: Агнесса Энглунд - студентка III курса Горного института и Миша Жарков со II курса МГРИ. Нас: ИТР - четверо, и четверо рабочих, трое из них только что вышли из заключения: Вася - повар, Ваня "белый" - шурфовщик, дядя Виктор - тоже шурфовщик. Четвертый рабочий - Ваня "черный" - недавно демобилизованный из местных. Работаем в краю заключенных. Здесь царство Ныроблага. Заключенные работают на лесоповале. Наши два листа только на западе как-то освоены - есть деревушки или поселки, поляны. А восточнее - глухомань, тайга. Здесь нарезают квадраты, ограничивают просеками. По углам вышки с охранниками. В квадраты для работы загоняют заключенных, по просекам их сторожат охранники с собаками. Тайга заболочена, проложены лежневки - дороги на могучих козлах, сделанные из бревен, соединенных скобами. По лежневкам заготовленные в квадратах бревна свозят к реке и сваливают в нее. Это называется молевой сплав. Ниже по течению уже на Вишере бревна ловят, вяжут плоты и сплавляют далее по Каме и Волге.
На нашем листе располагается лагерь на Низьве, где живут заключенные. По лежневке они идут на работу и с работы под конвоем. Но есть заключенные из уголовников, работающие без конвоя, которые должны вечером возвращаться в лагерь. Их мы боимся. Ведь в нашем лагере на весь день остается один повар Вася - глуповатый, вечно перемазанный сажей парень. А у нас продукты, снаряжение, документация. Приходится наши палатки ставить у самого лагеря заключенных сразу за запретной зоной, чтобы нас видели с вышек. Проходящие мимо подконвойные кричат нам: "Нас-то сюда силком пригнали, а вы зачем сами приехали?".
За лагерем и лесосеками сплошная тайга без троп. У нас кобыла Мышка, мы ее навьючиваем, тащим на
себе рюкзаки, прорубаемся к очередному месту стоянки. Досаждают комары и мошка. Три маршрутных отряда. Работаем много, но ... все мы молоды, кончилась война, а рабочие радуются свободе. Живем дружно, весело, энтузиазм неподдельный. Мы - студенты договорились между собой не спрашивать своих рабочих, за что они были осуждены, и не напоминать им о заключении. Они нанялись к нам, чтобы заработать денег на возвращение домой. Когда кончились полевые работы, то, расставаясь на вокзале, ревели и мы, и они. С теплым благодарным чувством я вспоминаю нашу Полюдовскую партию.
У костра на Вишере. Партия Уральской экспедиции ВНИГРИ. В центре Е.В.Владимирская, справа от нее Н.Г.Чочиа. 1948.
Учеба - это только одна сторона студенческой жизни, а были и другие. Большую роль играла комсомольская организация, в которой состояли почти все студенты, причем не по курсам, а по специальностям. Общие дела нас еще больше объединяли. Мы участвовали в восстановлении города и института, с энтузиазмом разбирали развалины, сажали деревья на 21 линии, убирали улицы, весело проводили праздники. Очень любили мы праздничные вечера в институте. Вначале - концерт ленинградских артистов и институтской самодеятельности. С нетерпением ожидали выступления вокальной группы, которая в то время очень славилась. После концерта стулья в конференц-зале сдвигались к стенам, и начинались танцы, которыми я очень увлекалась еще со школьных лет.
Никто нас не заставлял ходить на праздничные демонстрации. Шли сами и с удовольствием, зная, что будет интересно и весело. Гремели оркестры. Когда колонна останавливалась, тут же начинались танцы. Много пели. У горняков была традиция качать некоторых профессоров. Чаще доставалось профессору Щукину, зав. кафедрой начертательной геометрии. По колонне передавалось: "Пошли, пошли!", тут уже надо было ждать волнующего события. Действительно, несколько рослых парней с горного факультета пробирались к группе преподавателей, шедших во главе колонны. Вскоре в воздухе над головами демонстрантов появлялась фигура с развевающейся бородой. Качали весело, рьяно, но очень бережно. Похоже, профессор Щукин был к этому готов и не сердился. Нередко студенты окружали и начинали качать растерянных от неожиданности милиционеров, дежуривших на улице.
Преподаватели геофизического факультета
Рядом с Сократом - двое курносых - неожиданноле сходство с великим мыслителем. Пушкин. 1949.
Как и у всех студентов у нас были в ходу бесконечные розыгрыши. Поводов для них было предостаточно. Вспоминаются наши вечеринки по поводу и без оного. Совсем немного вина, скромная закуска и море шуток, смеха и, конечно, песен. Вот тут всегда заводилой и главным запевалой был Игорь Грамберг, обладавший слухом и хорошим голосом. С тех пор уже более полувека наша дружеская компания продолжала собираться, отмечая какие-либо события в жизни друг друга. Когда мы на этих встречах с искренним воодушевлением пели студенческие, военные или геологические песни, мы как бы снова проживали свою жизнь, вспоминали своих друзей, давние маршруты... И сколько бы ни прошло лет, все также весело мы орали: "Дернул черт меня податься в Горный институт!", будучи при этом совершенно уверены, что это-то и был самый правильный и счастливый шаг в нашей жизни. Репертуар наш с годами пополнялся, Сравнительно недавно одной из наших любимых песен стала "Агнешка" Булата Окуджавы. Она как будто написана о нас:
Мы связаны Агнешка, давно одной судьбою
В прощанье и в прощенье, и в смехе и в слезах:
Когда трубач над Краковом возносится с трубою -
Хватаюсь я за саблю с надеждою в глазах.
Потертые костюмы сидят на нас прилично,
И плачут наши сестры, как Ярославны, вслед,
Когда под крик гармоник уходим мы привычно
Сражаться за свободу в свои семнадцать лет.
Прошу у вас прощенья за раннее прощанье,
За долгое молчанье, за поздние слова...
Нам время подарило большие обещанья,
От них у нас, Агнешка, кружится голова.
Над Краковом убитый трубач трубит бессменно,
Любовь его безмерна, сигнал тревоги чист.
Мы - школьники, Агнешка, и скоро перемена,
И чья-то радиола наигрывает твист.
В день семидесятилетия после вручения импровизированной профессорской мантии
Для меня нет лучшей специальности, чем геолог. И если бы начать сначала - выбрала бы ее. Работать мне посчастливилось с хорошими людьми и прекрасными специалистами. После аспирантуры я стала преподавателем на кафедре исторической геологии, где и продолжала работать потом, в последние годы - как пенсионер в роли профессора-консультанта. Студентов я люблю, вожусь с ними, но требовательна. Рада, когда есть отдача. А с ними я сама как будто молодею. Вроде пора кончать работу, а все не хочется расставаться с молодежью...
Елена Владимировна Владимирская умерла на восемьдесят втором году жизни, оставаясь профессором-консультантом. Она была очень признательна институту за возможность оставаться в строю и всемерно стремилась быть полезной коллегам в их работе.